 Митрополи́т Инноке́нтий (в миру Ива́н Григо́рьевич У́сов; 23 января 1870, посад Святск, Суражский уезд, Черниговская губерния — 3 [16] февраля 1942, хутор Писк, близ Браилы, Румыния) — предстоятель зарубежной части Русской православной старообрядческой церкви с титулом — митрополи́т Белокрини́цкий и все́х христиа́н, в расе́янии су́щих. Проповедник и духовный писатель.
Разбор ответа на вопросы 35-й и 36-й
Старообрядцы предложили следующее: Собор 1667 г. заповедал с великою еже святый символ приимати и глаголати без прилога “истиннаго” (деян. соб., л. 33), то что разумел собор в прилоге к Богу Духу Святому слово “истиннаго”, погрешность или ересь? В праве ли был всероссийский синод нарушить эту великую клятву собора, положенную в присутствии трех патриархов, и разрешил единоверцам в нарушение соборной великой клятвы глаголати символ с прилогом “истиннаго”?
В ответ на это никониане (Антонов) приводит самое определение собора 1667 г., на котором братчики основали свой вопрос: “Такожде и о святом символе, - гласит это определение, - бысть взыскание и обретоша в древних словенских харатейных книгах писано, якоже и в греческих, и како напечатано есть в новоисправленных книгах. Сего убо ради повелеваем мы, православнии патриархи, со всем освященным собором, с великою клятвою, еже святый символ приимати и глаголати без прилога, якоже святии и богоноснии отцы в первом и втором вселенских соборах написали гречески, якоже ныне исправлено и печатается словенски” (деян. соб. 1667). Определение это, - утверждает ответчик, - сделано в согласье третьему вселенскому собору, который ограждал неприкосновенность никео-цареградского (?) символа изречением анафемы на искажающих оный (см. 7 прав.). В доказательство тоже неприкосновенности символа, ответчик приводит слова ариминского собора о символе веры (твор. Афан. Алекс. ч. 8, стр. 115 и 121). У нас на Руси, - продолжает ответчик, -вследствие трудности перевода символа веры с греческого языка, на коем он был изложен святыми отцами, на язык славянский, явился неодинаковый перевод именно 8-го члена: один с словом “истиннаго”, другой без этого слова (а что: один с словом “Господа”, другой без этого слова - об этом ответчик умалчивает). Затем никониане силятся доказать, что еще до патриарха Никона происходили споры о том, читать ли в 8-м члене символа “истиннаго”, или не читать. И приводят слова из книги Зиновия Мниха: “Вопроси мя Захария, глаголя: таможе, в верую во единаго Бога, ови глаголют: и в Духа Святаго Господа, ови же глаголют и в Духа Святаго истиннаго. Аще есть разньство некое в глаголех сих? Рекох же ему: иже правою верою кто глаголет нелицемерне, мню, немного разньства здесь. Аще и мнится не единомысленно; обаче есть страх в селице, еже не глаголати: и в Духа Святаго Господа. Видехом бо в правилах древняго перевода книги, преписаны же быша при Ярославе князи, Владимирове сыне, и при епископе Иоакиме, в начале крещения нашея земли, во изображении православныя веры святаго вселенскаго собора писано: и в Духа Святаго Господа, а не написано: и в Духа Святаго Истиннаго, но написано “Господа” (рукоп. хлуд. библ. N 89). И Стоглавый собор, - говорит Антонов, -полагал, как и Зиновий, что большого разньства в том и другом речении нет, но только требовал говорить которое-нибудь одно из них, - или “Господа”, или “истиннаго”.
А относительно того, что синод благословил единоверцам читать символ веры с словом “истиннаго”, воспрещеный с великою клятвою собором 1667 г., ответчик говорит: Синод не разрешил определение собора 1667 г. о чтении символа веры, хотя чтение им запрещенное, но употреблявшееся некоторое (?) время в русской церкви и допустила к употреблению единоверцам, подобно тому, как и прежде (?) русская церковь не разрушала определения третьего вселенского собора о неприкосновенности символа веры, хотя допускала разное чтение символа, - в слове “истиннаго” и без этого слова. Как древлероссийская церковь за такое чтение символа веры не осуждалась, так и единоверцы не могут за сие обвиняться в неправославии, равно как и Синод не подлежит осуждению за дозволение им такого чтения.
Разбор. Ответчик довольно неопределенно говорит, что перевод символа веры с греческого языка на славянский труден, не объясняя в чем именно состоит эта трудность перевода: он только глухо заявляет, что вследствие этой трудности явился неодинаковый перевод именно 8-го члена символа веры. Мы считаем необходимым уяснить, в чем именно состоит трудность перевода 8-го члена символа веры с греческого языка на славянский, дабы видеть насколько неправ собор 1667 г., с великою клятвою запретивший глаголати символ веры с словом “истиннаго”, которое не только выражает истинно православное, строго евангельское учение о Святом Духе, но и прямо находится в греческом подлиннике, с которого символ веры переведен и на славянский язык. Сам Спаситель Господь наш Исус Христос три раза назвал Духа Святого истинным в своей прощальной речи к ученикам: “да будет с вами в век Дух истинный” (Ин., зач. 48); “Дух истинный, иже от Отца исходит” (зач. 52); “егда же приидет Он, Дух истинный, наставит вы на всяку истину” (зач. 53). Итак, Сам Господь назвал Духа Святого истинным в своем святом Евангелии. Но, как известно, символ веры составлен не только из евангельского учения, но и по возможности из евангельских слов и выражений. Посему-то святые отцы второго вселенского собора, изложившие символ веры о Святом Духе, и употребили слово истинный, находящееся в Евангелии. Но греческое слово “то Кирион”, поставленное, как прилог (эпитет) к Духу Святому в 8-м члене символа веры, означает не только истинного, но и Господа. От того-то его и трудно перевести на славянский язык. Известно, что христиане почитают символ веры не меньше самого Евангелия, и потому его при переводе с греческого на славянский просто не переводили, а перелагали. И все греческие слова символа нашли себе соответствующие слова в славянском языке, исключая одного упомянутого слова “то Кирион”. Нужно знать, что некоторые слова одного языка совершенно не переводимы на другой язык, и потому их обыкновенно берут не переведенными. А многие слова одного языка переводятся на другой двумя, тремя и более словами. Но чтобы не утомить читателя лингвистическими и филологическими изысканиями, скажем прямо: греческое слово: “то Кирион” нельзя перевести одним же словом славянского языка, то есть нельзя найти в славянском языке такового слова, которое бы одно могло выразить мысль, выражавшую одним же словом греческого языка “то Кирион”, потому что оно означает не одно “истиннаго” или одно “Господа”, а нечто более, то есть означает и “истиннаго” и “Господа” вместе, так что буквально перевести слово “то Кирион” следует: господственноистиннаго, - и тогда 8-й член символа веры читался бы так: “и в Духа Святаго господственноистиннаго и животворящаго” и проч. Но такого слововыражения славянский язык не принимает и потому его должно произносить, как и произносят, не слитно, а раздельно: Господа истиннаго. Таким образом одно слово греческого языка переводится двумя словами славянского языка. Но лишнего против подлинника тут нет ничего. Если и нужно признать здесь лишним какое слово, то уж никак не слово: истиннаго, а слово: Господа, потому что греческое слово “то Кирион” поставлено в имени прилагательном, а не существительном. Чтобы читатель лучше мог проверить наши слова, приведем весь 8-й член символа веры на греческом языке: “Кэ ис то Пнэвма то Агион, то Кирион, то Зооцион, то эк ту Патрос экпореноменон, то син Патри кэ Вио симпроскинуменон кэ синдоксазоменон, то лалисан диа тон профитон”. Всякий, кто хотя мало знаком с греческим языком, может видеть, что слово “то Кирион” стоит в имени прилагательном, а отнюдь не в существительном, как хотят новообрядцы, голословно уверяющие, что в греческом якобы нет слова “истиннаго”, что оно якобы лишнее против подлинника.
Хотя лишним против подлинника скорее должно призвать не прилагательное: истиннаго, а существительное: Господа, однако мы не считаем лишним против подлинника ни то ни другое на том основании, что одно греческое слово “то Кирион” означает и “Господа” и “истиннаго” вместе. Тому, кто станет настаивать, что если в греческом стоит одно слово, то и в славянском должно ставить одно же слово, безрассудно жертвуя букве духом и форме смыслом, - мы ответим не своими словами, а словами блаженного Иеронима: “У (евангелиста) Марка, - говорит он, - приводятся слова Господа талифа куми, и затем прибавлено: еже есть сказаемо, девице, тебе глаголю, возстани (Мр., с. 41). Обвиняйте же евангелиста во лжи за то, что он прибавил тебе глаголю, тогда как на еврейском есть только девице, возстани. Но он прибавил тебе глаголю для того, чтобы выразить мысль о воззвании и повелении” (твор, его, ч. 3, стр. 119, писм. 53). Итак, ни одно из слов символа веры: Господа истиннаго не должно быть признаваемо лишним, не нужным, а напротив они оба необходимы для полного и точного выражения мысли. Таким образом оказывается, что собор 1667 г. неправ чрезвычайно, запрещая с великою клятвою глаголати в символе веры слово “истиннаго”, находящееся и в Евангелии и в самом подлинном символе веры, составленном на греческом языке.
Антонов удостоверяет, что собор 1667 г. запретил глаголати прилог “истиннаго” не спроста, а в согласность определению третьего вселенского собора, который ограждает неприкосновенность символа веры изречением анафемы на искажающих оный, и ариминскому собору.
Но, во-первых, ариминский собор был до второго вселенского собора, - и потому не мог подтверждать то, что составлено после него. А 8-й член символа веры составлен на втором вселенском соборе, лет через двадцать после ариминского собора. И потому ариминский собор утверждал только никейский символ веры, а не цареградский. Точно также и третий Вселенский собор ограждал неприкосновенность только никейского символа, а не никеоцареградского, как несправедливо уверяет ответчик. Чтобы убедительнее было для читателя представим самое определение третьего вселенского собора. Вот оно: “По прочтении сего (никейского православного и Несторианского еретического символа веры), святой собор определил: да не будет позволено никому произносити, или писати, или слагати иную веру, кроме определенной от святых отец, в Никеи град со святым духом собравшихся. А которые дерзнут слагати иную веру, или представляти, или предлагати хотящим обратитися к познанию истины, или от язычества, или от иудейства, или от какой-бы то ни было ереси: таковые, аще суть епископы, или принадлежат к клиру, да будут чужды, епископы епископства и клирики клира: аще же миряне, да будут преданы анафеме” (прав. 7 по полн. перев.). Ясно, что третий вселенский собор говорит не о никеоцареградском, а только о никейском символе веры. И ответчик совсем напрасно оболгал (твердая, укоренившая привычка никониан врать и подтасоввывать) третий Вселенский Собор для своих целей, для оправдания беззаконного определения собора 1667 г.
Во-вторых, собор 1667 г., издавая свое беззаконное определение, с великою клятвою запрещая глаголати символ веры без прилога “истиннаго”, не привел решительно ни одного правила в основание своего определения, а издал его на том основании, что так писано якобы в древних словенских харатейных и греческих книгах, хотя и тут не указал положительно ни одной древней харатейной книги, в которой бы был написан символ веры без прилога “истиннаго”. Итак, собор 1667 г. с великою клятвою запретил глаголати символ веры с прилогом “истиннаго” совсем не на основании святособорных правил. Но если новообрядцы настаивают, что собор 1667 г. сделал свое определение, хотя и не на основании святособорных правил, однако согласно с ними, то мы в этом случае уступим им: согласимся, что собор 1667 г. сделал свое запрещение подобно третьему вселенскому собору, и ариминскому собору.
Первый из указанных соборов запретил слагать “иную веру, кроме никейской”, а второй из них запретил и переменять что-либо в символе первого вселенского собора. Но отцы собора 1667 г. и тут не поняли духа определений святых отец, а по своему обыкновению держались мертвой буквы. Те соборы говорят не о словах, а об учении о вере, исповедуемой символом первого вселенского собора. Если держаться такой мелочности, что за одно слово не искажающее, а уясняющее мысль (учение) символа поражать великой клятвой, то необходимо нужно подвести под клятву и отцов второго Вселенского Собора, а именно: первый вселенский собор изложил: “и во единаго Господа Исуса Христа, Сына Божия, единороднаго, рожденнаго от Отца, то есть из сущности отца” и проч.: второй вселенский собор вместо: “то есть из сущности отца” установил “единосущна отцу” (см. Деян. вселенских соборов, т. 1, стр. 157 и 271; Книга правил, стр. 1 и 3).
Мы это говорим не к тому, что можно изменять и отменять хотя что-либо даже из слов символа веры, а для того, чтобы показать крайнюю мелочность и буквоверие собора 1667 г., претендующего на звание великого, но наложившего великую клятву за одно только слово “истиннаго”, каковое определение о Святом Духе дал Сам Спаситель.
Но продолжим наше сравнение. Третий вселенский собор изрек свое определение, запрещающее излагать иную веру, кроме никейской по поводу несторианского символа, в котором отцы собора нашли злейшие ереси. Спрашивается: какую же ересь нашел собор 1667 г. в слове “истиннаго”? Ведь ересь несторианская, где бы ни была она изложена, в символе веры или не в символе, она все равно будет ересь. И потому, если слово “истиннаго” равно несторианской ереси, то оно везде должно почитаться ересью. А слово “истиннаго”, не говоря о других книгах, находится в самом святом Евангелии. Ужели и Евангелие проповедует ересь равную ереси несторианской, если собор 1667 г. ставит одинаково преступным, как употребление слова “истиннаго”, так и употребление несторианского символа веры?
Но пусть будет так, пусть слово “истиннаго” будет равнозначуще несторианскому еретическому символу веры, а третьему вселенскому собору пусть соответствует собор 1667 г. Как тот собор осудил читающих несторианский символ клириков извержению, а мирян отлучению, так и этот читающих символ веры с словом “истиннаго” поразил страшной великой клятвой. Теперь спрашивается: на каком же основании синод допустил и даже благословил читать в своей церкви символ со словом “истиннаго”, который по суду собора, подобен несторианскому еретическому символу? Ведь если третий вселенский собор запретил читать несторианский символ, то, в силу этого запрещения, никто и не имел права читать его, или дозволить это чтение, не перестав быть православным. Всякий, кто дерзнул бы читать несторианский символ, воспрещенный третьим вселенским собором, оказался бы подлежащим клятве сего собора. Таким образом синод, “не разрушив определение собора 1667 г. о чтении символа веры”, но дозволив употреблять, воспрещенный им наравне с несторианским символом веры, единоверцам, подпал под его страшную великую клятву. О единоверцах мы уже не говорим. И без того ясно для всякого, что они подлежат этой клятве, ясно (самым делом) противясь определению собора 1667 г., наложившего великую клятву на употребляющих, как единоверцы, символ веры с словом “истиннаго”.
Ответчик старается оправдать синод и единоверцев в их противлении собору 1667 г. тем сравнением, что как древняя русская церковь не делала противления третьему вселенскому собору и не подлежала его клятве, допуская чтение символа веры и с словом “истиннаго”, и без этого слова, так будто бы и синод с единоверцами не подлежат клятве собора 1667 г., которую они признают за праведную, за действительную.
Но, во-первых, древняя русская православная церковь никогда не дозволяла и не допускала читать такого символа веры (несторианского), или подобного такому, который осужден третьим вселенским собором. Синод же допустил и даже благословил употреблять, а единоверцы и употребляют, именно такой символ веры (с словом “истиннаго”), который собор 1667 г. осудил и запретил наравне с несторианским символом. Во-вторых, если бы древняя русская церковь допустила читать символ веры, осужденный и запрещенный третьим вселенским собором, то она неизбежно подлежала бы клятве сего собора. И потому синод, дозволяя читать символ веры с словом “истиннаго”, осужденный собором 1667 г. наравне с символом несторианским, неизбежно подлежит великой клятве сего собора.
Что же касается того, что в шестнадцатом столетии происходили разные суждения относительно чтения 9-го члена символа веры, на что указывает ответчик, то это происходило потому, что не знали как точнее перевести греческое слово “то Кирион” на славянский язык. Мы уже сказали выше, греческое слово “то Кирион” переводится не одним словом славянского языка, а двумя и что символ веры не переводили, а просто перелагали с греческого языка на славянский, и потому понять сказанное в Стоглаве о символе веры весьма не трудно. С одной стороны, благовение к символу веры заставляло придерживаться буквальности в переводе, а с другой, неимение в славянском языке слова, которое бы одно могло вполне выразить мысль, выражаемую одним же словом греческого языка “то Кирион”, необходимо требовало перевести его двумя: Господа Истиннаго. Вот почему по свидетельству Стоглава и Зиновия Мниха, в 16-м столетии одни говорили одно “Господа”, или одно “истиннаго”, а другие говорили и то и другое вместе: Господа Истиннаго. Первые держались буквы греческого текста: и потому хотели одним словом выразить ту мысль, которая на греческом выражена одним же словом. Но они, разумеется, потому не могли определить, каким словом точнее перевести греческое слово “то Кирион” или словом “Господа” или словом “Истиннаго”, что оно означает и то и другое вместе. Вторые следовали мысли и духу символа веры и руководились желанием не букву перевести греческого текста, а мысль передать или выразить символ веры славянским языком, - и потому слово “то Кирион” перевели двумя словами: Господа Истиннаго, как и следует по требованию законов славянского языка.
И Стоглавый Собор, очевидно руководствуясь благоговением к символу веры, и потому желая, чтобы символ веры был переведен с греческого языка на славянский с буквальной точностью, сказал: “такоже и верую во единаго Бога суще глаголется: и в Духа Святаго Истиннаго и Животворящаго ино то гораздо. Нецыи же глаголют и в Духа Святаго Господа истиннаго, ино то не гораздо. Едино глаголати или Господа или Истиннаго” (Стоглав, гл. 9). Ясно, что Стоглавый собор желал перевести греческое слово “то Кирион” одним же словом славянского языка, но не мог определить, каким словом точнее перевести это слово, хотя более давал преимущества прилагательному “истиннаго”, чем существительному “Господа”, говоря, что глаголати: и в Духа Святаго Истиннаго и Животворящаго ино то гораздо. Это опять-таки подкрепляет наше положение, приведенное выше, что скорее должно быть признано лишним слово “Господа”, чем слово “Истиннаго”. Но Стоглавый собор, признавая гораздым глаголати слово “истиннаго”, не отверг и глаголати слова “Господа”, говоря: “едино глаголати или Господа или Истиннаго”, чем опять подтверждается наше положение, что греческое “то Кирион” означает и Господа и Истиннаго вместе.
И Стоглавый собор только советовал “едино глаголати или Господа или истиннаго”, но и оба сии речения не запретил, а только признал не гораздым, то есть не умелым. Говорим советовал, а не “повелевал с великою клятвою глаголати” то речение, которое ему казалось правильнее, потому что оставил говорить так и иначе на усмотрение каждого и, значит, -употребим выражение наших противников, - не возводил букву в догмат веры. Собор же 1667 г. возвел именно букву в неизменный догмат веры, с великою клятвою запрещая глаголати одно слово, которое находится даже в Евангелии.
И вот что замечательно: отцы древней русской православной церкви решительно не требуя, а только советуя употреблять то выражение, которое им казалось более правильным, этим самым давали полную свободу и возможность проверить перевод с подлинником и следовать более правильному чтению. И действительно, все православные русские патриархи во всех книгах печатали символ веры с словами: “Господа истиннаго”, откуда ясно, что они и вся современная им православная русская церковь положительно уверились и сознали, что правильный перевод греческого слова “то Кирион” в 8-м члене символа веры должен быть: “Господа истиннаго”. Уверенность русской церкви в правильности такого перевода подтверждается еще и тем, что во времена патриархов уже не слышно никаких споров и недоразумений касательно чтения, или перевода указанного слова символа веры.
Впрочем мы все это говорим, доверяя некоторым спискам Стоглава. В иных же списках определение Стоглавого собора стоит так: “такоже и верую во единаго Бога Отца нецыи невегласи глаголют: и в Духа Святаго Истиннаго, ино то не гораздо. Сице подобает глаголати: и в Духа Святаго Господа Истиннаго и Животворящего” (см. Стоглав. изд. Казань 1887 г., стр. 47, в примеч.).
Но если и принять за достоверное ту редакцию Стоглава, на которую указывает Антонов, то есть, что едино глаголати или “Господа” или “истиннаго”, то и здесь нет ничего предосудительного или соблазнительного. Ибо не только отцы Стоглавого собора могли ошибиться в переводе с одного языка на другой, но даже и более их ученые мужи, каковы, например, известные семьдесят толковников, между которыми был и святой Симеон богоприимец, переводившие библию с еврейского языка на греческий. Так, например, в главе 24-й книги пророка Исаи вместо: “и покраснеет луна и устыдится солнце”, семьдесят ошибочно перевели: “размякнет кирпич и упадет стена”, на что указывает блаженный Иероним в толковании на книгу пророка Исаии (см. творения его, ч. 7, стр. 714; Исх., гл. 24, ст. 21-23). Что действительно отцы и учители церкви в некоторых случаях ошибались, - это подтверждается и Зиновием Мнихом, на которого сослался и наш ответчик. Ибо Зиновий Мних решительно доказывает в своей книге, что весь символ веры составлен якобы первым вселенским собором, и положительно отвергает мысль, что с 8-го члена он составлен вторым вселенским собором (кн. его истин. показ. гл. 52). Но это разумеется несправедливо, как признают и сами новообрядцы (там же, стр. 961). И эту несправедливость Зиновий утверждал именно в том слове, в котором говорил, что следует в символе веры глаголати “Господа”, на что указывает ответчик. Впрочем Зиновий Мних только советует говорить не одно “истиннаго”, но и “Господа”, ибо он слово “истиннаго” не отвергает, так как в том же самом слове неоднократно называет Духа Святого истинным: “Святаго Духа Господа Бога истинна”; Святаго Духа Истиннаго” (там же, стр. 957). Ясно, что Зиновий Мних совсем и не думал запрещать с великою клятвою чтение символа веры с словом “истиннаго”, как позволил себе сделать собор 1667 г.
Из сказанного нами видно, что собор 1667 г., с великою клятвою запрещая глаголати символ веры с словом “истиннаго”, которое находится и в греческом тексте и в святом Евангелии, впал в погрешность, в заблуждения, в ересь, и что синод и единоверцы, почитая его клятву действительной, но не исполняя его требований, подлежат его великой клятве.
На этом следовало бы и закончить разбор ответа на вопрос о символе веры. Но так как ответчик, как бы в дополнение своего ответа, подвергает критике рассуждение о чтении 8-го члена символа веры, взятое им из книги “оправдание”, которая составлена отцом Арсением, - то и мы продолжим наш разбор, подвергнув рассмотрению критику Антонова.
Известно, что один московский купец А.Озерский собрал из разных старописьменных и старопечатных (а также и новопечатных) книг выписки для оправдания нововводств и новых обрядов мнимоправославной церкви. Но сделал это чрезвычайно пристрастно, крайне односторонне. Эту пристрастность и односторонность книги Озерского указывает и доказывает отец Арсений в книге “оправдание”, обличая несостоятельность приводимых Озерским свидетельств. Сие не понравилось нашему ответчику, и потому он старается уличить отца Арсения во лжи, но тщетно, как увидим ниже.
Отец Арсений говорит, что Озерский приводит в своей книге слова о Святом Духе из весьма немногих старописьменных книг. Но и эти слова взяты им не из символа веры, а из рассуждения об исхождении Святого Духа. А в рассуждениях часто берется один предмет без его определений, или при многих определениях приводятся не все как это видится в Кирилловой книге, в которой, по указанию Озерского, на листе 132 обор., пишется: веруем во Единаго Духа Святаго Животворящаго, иже от Отца исходящаго и на Сыне почивающаго. Но в другом месте той же самой Кирилловой книги приведен сполна символ православной веры, и здесь читается: и в Духа Святаго Господа Истиннаго и Животворящаго и проч. (послан. патр. Фотия л. 506). Однако же сего Озерский не упоминает, а это показывает, что он не с полною откровенностью, но с пристрастием собрал и все указанные им свидетельства.
За такое указание пристрастности и односторонности книги Озерского, Антонов с нескрываемой злобой и раздражительностью начинает ругать отца Арсения чисто площадной бранью. “Так лжесвидетельствует Швецов с свойственной ему наглостью, - вопит ответчик. - Но ложь его очевидна для всякого беспристрастного читателя. В книге Кирилловой, - говорит далее Антонов, - в послании Фотия патриарха (л. 507), в символе веры действительно напечатано слово истиннаго, и это в книге Озерского не скрыто, как несправедливо (?) говорит Швецов, а напротив указано с следующим замечанием: “Это есть произвольное прибавление издателей книги”. Затем указываются три рукописи, в которых в 8-м члене символа веры, изложенного в Фотиевом послании, слова “истиннаго” нет.
Отцы Первого Никейского собора
Разбор. Озерский действительно не указал, что символ веры в Кирилловой книге написан с словом “истиннаго”, как совершенно справедливо заметил отец Арсений. В первом издании (Хлудова, 1862 г.) его “выписок” решительно нет указанной ответчиком оговорки. Она уже сделана не Озерским, а братством Петра митрополита, которое внесло ее в книгу Озерского, в своем издании 1858 г. И потому доказательство крайней односторонности и пристрастия выписок Озерского, сделанное отцом Арсением, стоит твердо и неопровержимо. А оправдание этих выписок, сделанное Антоновым, крайне недобросовестно. Ибо Озерский решительно скрыл, что в Кирилловой книге символ веры написан с словом “истиннаго”, а указало это братство, очевидно сознавая крайнее пристрастие Озерского: иначе зачем было и вносить братству оговорку, что в Кирилловой книге символ веры написан с словом “истиннаго”. И дошло-то оно до этого сознания не само, а несомненно приведено “оправданием” отца Арсения. Ибо указанную оговорку оно внесло в книгу Озерского уже после того, как отец Арсений издал книгу “оправданиие”, в которой и указано на то, что Озерский не привел в своей книге из Кирилловой книги слова символ веры, 8-й член которого написан с словом “истиннаго”; между тем как из той же книги слова совсем не символа веры, в которых не только нет слова “истиннаго”, но и слова “Господа”. Вместо того, чтобы благодарить отца Арсения за оказанную им услугу новообрядцам, за то, что он показал недостаток книги Озерского, по каковому указанию братство и исправило действительный недостаток ее, внеся в нее упомянутую оговорку, - вместо того, чтобы благодарить за это отца Арсения, Антонов ругает его с злостью и, что всего возмутительнее, старается уличить его во лжи за то, что он сказал неправду. Не мог же отец Арсений, составляя книгу “оправдание”, знать и указать, что после него братство исправит книгу Озерского. Ясно, что “лжесвидетельствует с свойственной ему наглостью” именно сам Е. Антонов. Но ложь, а к тому же и подлость его очевидны теперь для всякого беспристрастного читателя. Ибо, как мы показали, отец Арсений сказал правду, что Озерский скрыл то, что в символе веры, помещенном в Кирилловой книге написано слово “истиннаго”.
Затем отец Арсений говорит, что хотя Озерский и указал на некоторые книги, содержащие символ веры без слова “истиннаго”, но они все пера (сочинения) и издания малороссов. А малороссы свою ученость заимствовали не от греков, но от заблуждшего запада (от католиков). И потому очевидно малороссы позаимствовали от католиков и неисповедание Духа Святого “истинным” в символе веры. Это тем более вероятно, что они от католиков позаимствовали и обливание в крещении младенцев, будучи опутаны тенетами латинских заблуждений.
Ответчик на это возражает, что древнерусская Церковь будто бы ни единым словом не порочила книг малороссийской печати. А что у них было принято обливание, - это ответчик оправдывает тем, что и в потребнике изданном при Иове, патриархе московском, допускалось обливание над больными младенцами, и поспешно спрашивает: “а разве Швецов скажет, что Иов патриарх был опутан “тенетами” заблуждений Запада”?
Разбор. Что древняя русская Церковь будто бы ни единым словом не порочила малорусских книг, - это сущая неправда. Филарет патриарх Московский и всея Руссии за одну только покупку или содержание каких-нибудь южно-русских (литовских и малорусских) книг, письменных или печатных прямо подвергал проклятию, а царь Михаил Феодорович повелел за то же привлекать к гражданскому суду, а некоторые из таковых книг прямо приказывал сожигать (см. патр. Ник. Капт. стр. 5-7). Кажется на что более этого опорочивания книг южно-русской печати, как проклятие за содержание их и сжигание их. Нет, древняя русская церковь более чем опорочивала их, предавая их огнесожжению, как еретические, и как за таковые, поражая за них клятвой.
На вопрос ответчика: “разве патр. Иов был опутан тенетами заблуждений Запада, допуская обливание больных младенцев?” - Ответим ему словами Питирима, епископа Нижегородского, который, как иерарх одной с ответчиком церкви, должен иметь для Антонова большой авторитет, чем какой бы то ни было старообрядец. “В книгах выхода патриарха Иова, - говорит Питирим, - и по патриархе Ермогене между патриаршества, в служебнике, в крещении младенцев немощных, вместо погружения, напечатано обливать трижды рукою, и сие не восточныя церкве обычай, но римскаго костела” (Пращица, отв. 14). Если сами новообрядческие архипастыри решительно удостоверяют, что обливательное крещение для больных младенцев, явившееся было при патриархе Иове, есть обычай заблуждшего Запада, то и вопрос ответчика: “разве Иов был опутан западными заблуждениями”? - является совершенно излишним. У нас речь не об Иове: был или не был он опутан латинскими заблуждениями? а о обливательном крещении: католический это обычай, или нет? И оказывается, по свидетельству самих новообрядческих архипастырей, что католический. Напрасно поэтому Антонов силится оправдать обливательное крещение, принятое малороссами, указанием на других. Кто бы и где бы его не употреблял: оно всегда будет “не восточныя церкве обычай, но римскаго костела”.
|